На небесах зародился млад-светел месяц, на земле-то у старого соборного Леонтия-попа зародился сын - могучий богатырь; дали ему имя млад Алеша Попович - имечко хорошенькое. Стали Алешу кормить-поить; у кого недельный - он денной такой; у иных годовой - Алеша недельный такой.
Стал Алеша по улочке похаживать, стал с малыми ребятами поигрывать: кого возьмет за ручку - ручка прочь, кого за ножку - ножка прочь. Стал Алеша на возрасте; начал у отца-матери просить благословеньица: ехать-гулять во чисто поле. Отец говорит:
Алеша Попович, поедешь ты во чисто поле, а ведь есть и посильнее тебя; ты возьми себе в товарищи Марышку Паранова сына.
Садились добры молодцы на добрых коней; как поехали они во чисто поле - пыль столбом закурилася: только добрых молодцев и видели.
Приезжали добры молодцы в Киев-град. Тут Алеша Попович прямо идет в белокаменны палаты ко князю ко Владимиру, крест кладет по-писаному, поклоняется по-ученому, на все четыре стороны, а князю Владимиру на особицу.
Встречает добрых молодцев Владимир-князь, сажает их за дубовый стол: хорошо добрых молодцев попоить-покормить и вестей поспросить. Стали добрые молодцы есть пряники печатные, запивать винами крепкими. Тут спросил добрых молодцев Владимир-князь:
Кто вы, добры молодцы? Сильные ли богатыри удалые, или путники перехожие - сумки переметные?
Ответ держит Алеша Попович:
Я сын старого соборного Леонтья-попа, Алеша Попович млад, а в товарищах Марышко Паранов сын.
Как поел да попил Алеша Попович, лег полудновать на кирпичную печь, а Марышко за столом сидит.
В те поры наезжал Змеевич-богатырь к князю Владимиру. Идет Тугарин Змеевич в палаты белокаменные ко князю Владимиру; он левой ногой на порог ступил, а правой ногой за дубовый стол; он пьет и ест и с княгиней обнимается, а над князем Владимиром играется и ругается; он кладет ковригу за щеку, а другую за другую кладет; на язык кладет целого лебедя, пирогом попихнул - все вдруг проглотнул.
Лежит Алеша Попович на кирпичной печи и говорит такие речи Тугарину Змеевичу:
Была у нашего батюшки, у старого у Леонтья-попа, была коровище, была обжорище, ходила по пивоварням и съедала целые кадцы пивоварные с гущею; дошла коровище, дошла обжорище до озера, всю воду из озера выпила - тут ее и разорвало. А и тебя бы Тугарина так же за столом-то всего бы разорвало.
Рассердился Тугарин на Алешу Поповича, бросил в него булатным ножом. Алеша Попович увертлив был, увернулся за дубовый столб. Говорит Алеша такое слово:
Спасибо тебе, Змеевич Тугарин-богатырь, подал ты мне булатный нож; распорю я тебе груди белые, застелю я тебе очи ясные.
В те поры выскочил Марышко Паранов сын из-за стола, схватил Тугарина и бросил о палату белокаменну - посыпались оконцы стекольчатые.
Говорит Марышко Алеше:
Подай-ка ты мне, Алеша Попович, булатный нож; распорю я Тугарину Змеевичу груди белые, застелю я ему очи ясные.
А Алеша отвечает:
Не марай ты палат-то белокаменных, отпусти его в чисто поле - никуда он там не денется; съедемся с ним завтра в чистом поле.
Поутру раным-ранешенько подымался вместе с солнышком Марышко Паранов сын, выводил он резвых коней пить воду на быстру реку. Видит - летает Тугарин Змеевич по поднебесью и зовет Алешу Поповича в чисто поле. Приехал Марышко Паранов сын к Алеше Поповичу.
Бог тебе судья, Алеша Попович, не дал ты мне булатного ножа: распорол бы я поганцу груди белые, застлал бы я его очи ясные. А теперь что возьмешь у Тугарина, летает он по поднебесью!
Вывел Алеша своего доброго коня, оседлал в черкасское седло, подтянул двенадцатью подпругами шелковыми - не ради басы, ради крепости, поехал в чисто поле. Едет Алеша по чисту полю и видит Тугарина Змеевича: летает он по поднебесью. Смотрит Алеша на небо подзывает тучу грозовую, чтобы смочила дождем Тугариновы крылья!
Накатилась туча черная, пролилась дождем, смочила у Тугаринова коня крылья, пал он на сыру землю и поехал по чисту полю.
Не две горы вместе встречаются, то Тугарин с Алешей съезжаются. Палицами ударились - палицы поломалися; копьями соткнулися копья извернулися; саблями махнулися - сабли исщербилися. Тут Алеша Попович повалился с седла, как овсяной сноп. Обрадовался Тугарин, хотел бить Алешу Поповича, а Алеша увертлив был. Увернулся Алеша под конное чрево, с другой стороны вывернулся и ударил Тугарина булатным ножом под правую пазуху. Спихнул Тугарина с доброго коня и кричит Тугарину:
Спасибо тебе, Тугарин Змеевич, за булатный нож; распорю я тебе груди белые, застелю я твои очи ясные.
Отрубил Алеша Попович буйну голову Тугарину и повез буйну голову к князю Владимиру. Едет да головушкой поигрывает, высоко головушку выметывает, на востро копье головушку подхватывает. Тут Владимир испугался:
Везет-де Тугарин буйну голову Алеши Поповича. Попленит он теперь все наше царство.
А Марышко Паранов говорит:
Не тужи ты, Красное Солнышко, Владимир стольно-киевский. Если едет по земле, а не летает по поднебесью поганый Тугарин, сложит он свою буйну голову на мое копье булатное; не печалуйся, князь Владимир.
Посмотрел тут Марышко Паранов сын в трубочку подзорную, опознал он Алешу Поповича.
Вижу я ухватку богатырскую, поступку молодецкую: накруто Алеша коня поворачивает, головушкой поигрывает, высоко головушку выметывает, на востро копье головушку подхватывает. Едет это не Тугарин поганый, а Алеша Попович, везет он головушку поганого Тугарина Змеевича.
)
Алёша Попович и Тугарин
Из славнова Ростова, красна города,
Как два ясныя соколы вылетывали,
Выезжали два могучии богатыри:
Что по именю Алешинка Поповичь млад
А со молодом Екимом Ивановичем.
Оне ездят, богатыри, плеча о плечо,
Стремяно в стремяно богатырское.
Оне ездили-гуляли по чисту полю,
Ничего оне в чистом поли не наезживали,
Не видали птицы перелетныя,
Не видали оне зверя прыскучева,
Толко в чистом поле наехали –
Лежит три дороги широкия,
Промежу тех дорог лежит горючь камень,
А на каменю подпись подписана.
Взговорит Алеша Поповичь млад:
– А и ты, братец Еким Ивановичь,
В грамоте поученои человек!
Посмотри на каменю подписи,
Что на каменю подписано.-
И скочил Еким со добра коня,
Посмотрил на каменю подписи,
– Росписаны дороги широкия:
Первая дорога во Муром лежит,
Другая дорога – в Чернигов-град,
Третья – ко городу ко Киеву,
Ко ласкову князю Владимеру.
Говорил тут Еким Ивановичь:
– А и братец, Алеша Поповичь млад,
Которой дорогой изволишь ехать? -
Говорил ему Алеша Поповичь млад:
– Лутче нам ехать ко городу ко Киеву,
Ко ласкову князю Владимеру.-
Втапоры поворотили добрых коней
И поехали оне ко городу ко Киеву.
Не доехавши оне до Сафат-реки,
Становились на лугах на зеленыех,
Надо Алеши покормить добрых коней,
Раставили тут два бела шетра,
Что изволил Алеша опочив держать,
А и мало время позамешкавши,
Молоды Еким со добры кони,
Стреножемши, в зелен луг пустил,
Сам ложился в свои шатер опочив держать.
Прошла та ночь осенея,
Ото сна Алеша пробужаетца,
Встает рано-ранешонко,
Утреней зарею умываетца,
Белаю ширинкаю утираетца,
На восток он, Алеша, богу молитца.
Молоды Еким сын Ивановичь
Скоро сходил по добрых коней, «
А сводил он поить на Сафет на реку,
И приказал ему Алеша
Скоро седлать добрых коней.
Аседлавши он, Еким, добрых коней,
Нарежаютца оне ехать ко городу ко Киеву.
Пришол тут к ним калика перехожей,
Лапатки на нем семи шелков,
Подковырены чистым серебром,
Шуба соболиная долгополая,
Шляпа сорочинская
Земли греческой в тритцать пуд.
Шелепуга подорожная в пятдесят пуд,
Налита свинцу чебурацкова,
Говорил таково слово:
– Гои вы еси, удалы добры молодцы!
Видел я Тугарина Змеевича,
В вышину ли он, Тугарин, трех сажен,
Промеж плечеи косая сажень,
Промежу глас калена стрела,
Конь под ним как лютой зверь,
Из хаилиша-> пламень пышет,
Из ушей дым столбом стоит.-
Привезался Алеша Поповичь млад:
– А и ты, братец калика перехожея!
Дай мне платье каличее,
Возми мое богатырское,
Лапатки свои семи шелков,
Подковырены чистым серебром,
Личико унизано красным золотом,
Шубу свою соболиную долгополую,
Шляпу сорочинскую
Земли греческой в тридцать пуд,
Шелепугу подорожную в пятдесят пуд,
Налита свинцу чебурацкова.-
Дает свое платье калика
Алеши Поповичу, не отказываючи,
А на себе надевал то платье богатырское,
Скоро Алеша каликою нарежаетца
И взял шелепугу дорожную,
Котора была в пятдесят пуд,
И взял в запас чингалиша-> булатное,
Пошол за Сафат-реку.
Завидел тут Тугарин Змеевичь млад,
Подрогнула дубровушка зеленая,
Алеша Поповичь едва жив идет,
Говорил тут Тугарин Змеевичь млад:
– Гои еси, калика перехожея!
А где ты слыхал и где видал
Про молода Алешу Поповича?
А и я бы Алешу копьем заколол,
Копьем заколол и огнем спалил.–
Говорил тут Алеша каликаю:
– А и ты ои еси, Тугарин Змеевичь млад!
Поезжай поближе ко мне,
Не слышу я, что ты говоришь.-
И подъезжал к нему Тугарин Змеевичь млад.
Сверстался-> Алеша Поповичь млад
Против Тугарина Змеевича,
Хлеснул ево шелепугою по буйной голове,
Розшиб ему буину голову,
И упал Тугарин на сыру землю,
Скочил ему Алеша на черну грудь.
Втапоры взмолитца Тугарин Змеевичь млад:
– Гои еси ты, калика перехожея!
Не ты ли Алеша Поповичь млад?
Токо ты Алеша Поповичь млад,
Сем побратуемся с тобой.-
Втапоры Алеша врагу не веровал,
Отрезал ему голову прочь,
Платья с него снимал цветное на сто тысячей,
И все платья на себе надевал,
Садился на ево добра коня
И поехал к своим белым шатрам.
Втапоры увидели Еким Иванович
И калика перехожея,
Испужалися его, сели на добрых коней,
Побежали ко городу Ростову.
И постигает их Алеша Поповичь млад,
Обвернетца Еким Иванович,
Он выдергивал палицу баевую в тритцать пуд,
Бросил назад себе:
Показалося ему, что Тугарин Змеевичь млад,
И угодил в груди белыя Алеши Поповича,
Сшиб из седелечка черкескова,
И упал он на сыру землю.
Втапоры Еким Ивановичь
Скочил со добра коня, сел на груди ему,
Хочет пороть груди белыя,
И увидел на нем золот чюден крест,
Сам заплакал, говорил калики перехожему:
– По грехам надо мною, Екимом, учинилося,
Что убих своего братца родимова.-
И стали ево оба трести и качать
И потом подали ему питья заморскова,
Оттого он здрав стал.
Стали оне говорити
И между собою платьем меняти:
Калика свое платье надевал каличье,
А Олеша – свое богатырское,
А Тугарина Змеевича платье цветное
Клали в чебодан к себе.
Сели оне на добрых коней
И поехали все ко городу во Киеву,
Ко ласкову князю Владимеру.
А и будут оне в городе Киеве
На княженецком дворе,
Скочили со добрых коней,
Привезали к дубовым столбам,
Пошли во светлы гридни,
Молятся Спасову образу
И бьют челом, поклоняютца
Князю Владимеру и княгине Апраксевне,
И на все четыре стороны.
Говорил им ласковой Владимер-князь:
– Гои вы еси, добры молодцы!
Скажитеся, как вас по именю зовут,
А по именю вам мочно место дать,
По изочеству можно пожаловати.-
Говорит тут Алеша Поповичь млад:
– Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем,
Из города Ростова старова попа соборнова.-
Втапоры Владимер-князь обрадовался,
Говорил таковы слова:
По отечеству садися в большое место,
В передней уголок,
В другое место богатырское –
В дубову скомью против меня,
В третье место, куда сам зохошь.-
Не садился Алеша в место болшее
И не садился в дубову скомью,
Сел он со своими товарищи на полатнои брус.
Мало время позамешкавши,
Несут Тугарина Змеевича
На той доске красна золота
Двенатцать могучих богатырей.
Сажали в место долшое,
А подле ево сидела княгиня Апраксевна.
Тут повары были догадливы:
Понесли ества сахарные и питья медяныя,
А питья все заморския.
Стали тут пить, есть, прохложатися,
А Тугарин Змеевичь нечестно хлеба ест:
По целой ковриге за щеку мечит,
Те ковриги монастырския;
И нечестно Тугарин питья пьет:
По целой чаше охлестовает,
Котора чаша в полтретья ведра.
И говорил втапоры Алеша Поповичь млад:
– Гои еси ты, ласковой сударь
Владимер-князь!
Что у тебя за болван пришол,
Что за дурак неотесонои?
Нечестно у князя за столом сидит,
Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладет,
Целует во уста сахарныя,
Тебе, князю, насмехаетца!
А у моево сударя-батюшка
Была сабачишша старая,
Насилу по подстолью таскалася,
И костью та сабака подавилася,-
Взял ее за хвост, под гору махнул;
Тугарин почернел, как осеньня ночь,
Алеша Поповичь стал как светел месяц.
И опять втапоры повары были догадливы:
Носят ества сахарныя.
И принесли лебедушку белую,
И ту рушала княгиня лебедь белую,
Обрезала рученку левую,
Завернула рукавцом, под стол опустила,
Говорила таково слово:
– Гои вы еси, княгини-боярыни,
Либо мне резать лебедь бедова,
Либо смотреть на мил живот,
На молода Тугарина Змеевича.-
Он взявши, Тугарин, лебедь белую,
Всю вдруг проглатил,
Еще тут же ковригу монастырскую.
Говорит Алеша на податном брусу:
– Гои еси, ласковой асударь Владимер-князь!
Что у тебе за болван сидит?
Что за дурак неотесонои?
Нечестно за столом сидит,
Нечестно хлеба с солью ест:
По целой ковриге за щеку мечит
И целу лебедушку вдруг проглотил.
У моево сударя-батюшка,
Федора попа ростовскаго,
Была коровишша старая,
Насилу по двору таскалася,
Забилася на поварню к поварам,
Выпила чан браги пресныи,
Оттого она лопнула,–
Взял за хвост, под гору махнул.
От меня Тугарину то же будет! -
Тугарин потемнел, как осеньня ночь,
Выдернул чингалишша булатное,
Бросил в Алешу Поповича.
Алеша на то-то верток был,
Не мог Тугарин попасть в него,
Подхватил чингалиша Еким Ивановичь,
Говорил Алеши Поповичу:
– Сам ли ты бросаешь в ево али мне велишь? -
– Нет, я сам не бросаю и тебе не велю,
Заутра с ним переведаюсь:
Бьюсь я с ним о велик заклад -
Не о сте рублях, не о тысячи,
А бьюсь о своей буйной голове! -
Втапоры князи и бояра скочили на резвы ноги
И все за Тугарина поруки держат:
Князи кладут по сту рублей,
Бояра – по пятидесят,
Крестьяна – по пяти рублев.
Тут же случилися гости купеческия,
Три карабля свои подписавают
Под Тугарина Змеевича,
Всяки тавары заморскии,
Которы стоят на быстром Непре,
А за Алешу подписавал
Владыка черниговской.
Втапоры Тугарин звился и вон ушол.
Садился на своего добра коня,
Поднялся на бумажных крыльех
Поднебесью летать.
Скочила княгиня Апраксевна на резвы ноги,
Стала пенять Алеши Поповичю:
– Деревеншина ты, заселшина!
Не дал посидеть другу милому.-
Втапоры тово Алеша не слушался,
Звился с товарыши и вон пошол.
Садилися на добры кони,
Поехали ко Сафат-реке,
Поставили белы шатры,
Стали опочив держать,
Коней опустили в зелены дуга.
Тут Алеша всю ночь не спал,
Молился богу со слезами:
– Создай, боже, тучю грозную,
А и тучи-то з градом дождя! -
Алешины молитвы доходны ко Христу.
Дает господь бог тучю з градом дождя,
Замочила Тугарина крылья бумажныи,
Падает Тугарин, как собака, на сыру землю.
Приходил Еким Ивановичь
Сказал Алеши Поповичю,
Что видел Тугарина на сырой земле.
И скоро Алеша нарежаетца,
Садился на добра коня,
Взял одну сабелку вострую
И поехал к Тугарину Змеевичю.
И увидел Тугарин Змеевичь Алешу Поповича,
– Гои еси ты, Алеша Поповичь млад!
Хош ли, я тебе огнем спалю?
Хош ли, Алеша, конем стопчу
Али тебе, Алешу, копьем заколю? -
Говорил ему Алеша Поповичь млад-
– Гои ты еси, Тугарин Змеевичь млад!
Бился ты со мною о велик заклад -
Битца-дратца един на един,
А за тобою ноне силы-сметы нет
На меня, Алешу Поповича -
Оглянетца Тугарин назад себя,
Втапоры Алеша подскочил,
Ему голову срубил,
И пала глава на сыру землю, как пивной котел
Алеша скочил со добра коня,
Отвезал чембур от добра коня,
И приколол уши у головы Тугарина Змеевича,
И привезал к добру коню,
И привез в Киев на княженецкои двор,
Бросил середи двора княженецкова.
И увидел Алешу Владимер-князь,
Повел во светлы гридни,
Сажал за убраны столы,
Тут для Алеши и стол пошел.
Сколко время покушавши,
Говорил Владимер князь
– Гои еси, Алеша Поповичь млад!
Час ты мне свет дал,
Пожалуй ты живи в Киеве,
Служи мне, князю Владимеру,
До люби тебе пожалую! -
Втапоры Алеша Поповичь млад
Князя не ослушался,
Стал служить верою и правдою;
А княгиня говорила Алеши Поповичю:
– Деревеншина ты, заселшина!
Разлучил меня з другом милым,
С молодым Змеем Тугаретиным,–
Отвечает Алеша Поповичь млад:
– А ты гои еси, матушка княгиня Апраксевна!
Чють не назвал я тебе сукою,
Сукою-ту – волочаикаю->! –
То старина, то и деянье.
Сейчас, конечно, трудно судить со всей определенностью: был или не был в конце XII – начале XIII века у Всеволода Большое Гнездо, у Константина Ростовского и Мстислава Киевского такой богатырь – Александр Попович? Или же летописные известия, сказания и повести о нем «вставлены» в летописи уже в XV-XVII веках? И какого Александра Поповича можно считать прототипом былинного Алеши Поповича: погибшего с семьюдесятью русскими богатырями в исторической битве на Калке в 1223 году или другого Поповича и другого Александра, который, согласно тем же летописям, был современником Владимира Мономаха и в 1001 году (за два с лишним столетия до Калкской битвы) убивый самого могучего печенежского богатыря, пленил и привез в Киев их князя Родмана (почти так же, кстати, как Илья Муромец привез в Киев Соловья-разбойника), а в 1004 году вновь пошел на печенези, которые в ужасе побегоша в поле, услышав о его приближении? Или же речь идет о двух разных богатырях с одним именем: мало ли на Руси было «поповичей», а среди них Александров? Или же все три – плод фантазии и былинный Алеша Попович вовсе не имел ровно никакого отношения к тем, другим, реально существовавшим... Вот уже более столетия ученые пытаются найти ответ на эти вопросы.
«Алеша Попович и Тугарин» – самый древний былинный сюжет, основанный на мотивах змееборчества. Каждый из былинных героев бьется со своим чудищем: Илья Муромец с Соловьем-разбойником, Идолищем или Сокольником, Подсокольником, Жидовином, Добрыня Никитич – со Змеем Горынычем или киевской колдуньей Маринкой Кайдаловной, а на долю Алеши Поповича достался Тугарин.
Но былинный Тугарин, как считают исследователи, не просто художественный образ. У него есть вполне реальный исторический прототип: половецкий хан Тугоркан, ставший в 1094 году тестем Святополка и убитый киевлянами в 1096 году. Убийство в Киеве исторического Тугоркана и былинного Тугарина действительно дает основание для такой параллели.
Впрочем, это толкование не единственное. Существует общеславянский корень «туг» в значении «горе, печаль, обида» (тужить, туго – слова того же корня). Таким образом, имя Тугарин вполне могло быть нарицательным, со значением – «обидчик, насильник, угнетатель». «Имя Тугарин,– замечают исследователи Ю.И. Смирнов и В.Г. Смолицкий,– наряду со многими другими эпическими именами (Богатырь, Добрыня, Дунай, Залешанин, Казарин, Пересвет, Рахман, Салтан, Соловей, Сухан, Тороп, Хотен и другие), было собственным «некалендарным» именем у русских вплоть до конца XVII века. Оно пользовалось определенным распространением среди низших и средних слоев населения центральных районов Московской Руси, в частности у «служилого сословия». Лингвистически нельзя объяснить бытование этого имени влиянием былинного образа. Лингвистически мог происходить лишь обратный процесс. Неизвестно, какое значение вкладывали русские в имя «Тугарин» в XVI-XVII вв. Более вероятным кажется, что оно было для его носителей своего рода оберегом, предохраняющим от сглазу, нечистой силы. Выбор нарочито «дурного» имени в качестве оберега известен как обычай у многих народов, в том числе и у славян».
Существует два варианта боя Алеши Поповича с Тугарином. Один – чисто мифологический, «змееборческий», где он встречает и убивает Тугарина в поле, по пути в Киев; и второй – более «исторический», где он убивает его в Киеве, на пиру у князя Владимира. В «Сборнике Кирши Данилова» обе эти версии совмещены. В результате в одной былине Алеша Попович убивает Тугарина дважды.
Текст публикуется по изданию: Сборник Кирши Данилова, №20.
В.И. Калугин
В славном городе Ростове у ростовского попа соборного был один-единственный сын. Звали его Алёша, прозывали по отцу Поповичем. Алёша Попович грамоте не учился, за книги не садился, а учился с малых лет копьём владеть, из лука стрелять, богатырских коней укрощать. Силон Алёша не большой богатырь, зато дерзостью да хитростью взял.
Вот подрос Алёша Попович до шестнадцати лет, и скучно ему стало в отцовском доме. Стал он просить отца отпустить его в чистое поле, в широкое раздолье, по Руси привольной поездить, до синего моря добраться, в лесах поохотиться. Отпустил его отец, дал ему коня богатырского, саблю, копьё острое да лук со стрелами.
Стал Алёша коня седлать, стал приговаривать:
Служи мне верно, богатырский конь. Не оставь меня ни мёртвым, ни раненым серым волкам на растерзание, чёрным воронам на расклевание, врагам на поругание! Где б мы ни были, домой привези!
Обрядил он своего коня по-княжески. Седло черкасское, подпруга шелковая, узда золочёная. Позвал Алёша с собой любимого друга Екима Ивановича и поутру в субботу из дому выехал искать себе богатырской славы. Вот едут верные друзья плечо в плечо, стремя в стремя, по сторонам поглядывают. Никого в степи не видно-ни богатыря, с кем бы силой помериться, ни зверя, чтоб поохотиться. Раскинулась под солнцем русская степь без конца, без края, и шороха в ней не слыхать, в небе птицы не видать. Вдруг видит Алёша - лежит на кургане камень, а на камне что-то написано.
Говорит Алёша Екиму Ивановичу:
Ну-ка, Екимушка, прочитай, что на камне написано. Ты хорошо грамотный, а я грамоте не обучен и читать не могу.
Соскочил Еким с коня, стал на камне надпись разбирать.
Вот, Алёшенька, что на камне написано: правая дорога ведёт к Чернигову, левая дорога в Киев, к князю Владимиру, а прямо дорога - к синему морю, к тихим заводям.
Куда же нам, Еким, путь держать?
К синему морю ехать далеко, к Чернигову ехать незачем: там калачницы хорошие. Съешь один калач - другой захочется, съешь другой - на перину завалишься, не сыскать нам там богатырской славы. А поедем мы к князю Владимиру, может, он нас в свою дружину возьмёт.
Ну, так завернём, Еким, на левый путь.
Завернули молодцы коней и поехали по дороге к Киеву.
Доехали они до берега Сафат-реки, поставили белый шатёр. Алёша с коня соскочил, в шатёр вошёл, лёг на зелёную траву и заснул крепким сном. А Еким коней расседлал, напоил, прогулял, стреножил и в луга пустил, только тогда отдыхать пошёл. Утром-светом проснулся Алёша, росой умылся, белым полотенцем вытерся, стал кудри расчёсывать. А Еким вскочил, за конями сходил, попоил их, овсом покормил заседлал и своего и Алёшиного.
Снова молодцы в путь пустились. Едут-едут, вдруг видят - среди степи идёт старичок. Нищий странник - калика перехожая. На нём лапти из семи шелков сплетённые, на нём шуба соболиная, шапка греческая, а в руках дубинка дорожная. Увидал он молодцов, загородил им путь:
Ой вы, молодцы удалые, вы не ездите за Сафат-реку. Стал там станам злой враг Тугарин, Змея сын. Вышиной он как высокий дуб, меж плечами косая сажень, между глаз можно стрелу положить. У него крылатый конь - как лютый зверь: из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит. Не езжайте туда, молодцы!
Екимушка на Алёшу поглядывает, а Алёша распалился, разгневался:
Чтобы я да всякой нечисти дорогу уступил! Не могу я его взять силой, возьму хитростью. Братец мой, дорожный странничек, дай ты мне на время твоё платье, возьми мои богатырские доспехи, помоги мне с Тугарином справиться.
Ладно, бери, да смотри, чтобы беды не было: он тебя в один глоток проглотить может.
Ничего, как-нибудь справимся!
Надел Алёша цветное платье и пошёл пешком к Сафат-реке. Идёт, на дубинку опирается, прихрамывает…
Увидел его Тугарин Змеевич, закричал так, что дрогнула земля, согнулись высокие дубы, воды из реки выплеснулись, Алёша еле жив стоит, ноги у него подкашиваются.
Гей, - кричит Тугарин, - гей, странничек, не видал ли ты Алё-шу Поповича? Мне бы хотелось его найти, да копьём поколоть, да огнём пожечь.
А Алёша шляпу греческую на лицо натянул, закряхтел, застонал и отвечает стариковским голосом:
Ох-ох-ох, не гневись на меня, Тугарин Змеевич! Я от старости оглох, ничего не слышу, что ты мне приказываешь. Подъезжай ко мне поближе, к убогому.
Подъехал Тугарин к Алёше, наклонился с седла, хотел ему в ухо гаркнуть, а Алеша ловок, увёртлив был, - как хватит его дубинкой между глаз, - так Тугарин без памяти на землю пал.
Снял с него Алёша дорогое платье, самоцветами расшитое, не дешевое платье, ценой в сто тысяч, на себя надел. Самого Тугарина к седлу приторочил и поехал обратно к своим друзьям. А так Еким Иванович сам не свой, рвётся Алёше помочь, да нельзя в богатырское дело вмешиваться, Алёшиной славе мешать. Вдруг видит Еким - скачет конь что лютый зверь, на нём в дорогом платье Тугарин сидит. Разгневался Еким, бросил наотмашь свою палицу в тридцать пудов прямо в грудь Алёше Поповичу. Свалился Алёша замертво. А Еким кинжал вытащил, бросился к упавшему, хочет добить Тугарина… И вдруг видит- перед ним Алёша лежит…
Грянулся наземь Еким Иванович, горько расплакался:
Убил я, убил своего брата названого, дорогого Алёшу Поповича!
Стали они с каликой Алёшу трясти, качать, влили ему в рот питья заморского, растирали травами лечебными. Открыл глаза Алёша, встал на ноги, на ногах стоит-шатается. Еким Иванович от радости сам не свой. Снял он с Алёши платье Тугарина, одел его в богатырские доспехи, отдал калике его добро. Посадил Алёшу на коня, сам рядом пошёл: Алёшу поддерживает. Только у самого Киева Алёша в силу вошёл.
Подъехали они к Киеву в воскресенье, к обеденной поре. Заехали на княжеский двор, соскочили с коней, привязали их к дубовым столбам и вошли в горницу. Князь Владимир их ласково встречает.
Здравствуйте, гости милые, вы откуда ко мне приехали? Как зовут вас по имени, величают по отчеству?
Я из города Ростова, сын соборного попа Леонтия. А зовут меня Алёшей Поповичем. Ехали мы чистой степью, повстречали Тугарина Змеевича, он теперь у меня в тороках висит.
Обрадовался Владимир-князь:
Ну и богатырь ты, Алёшенька! Куда хочешь за стол садись: хочешь-рядом со мной, хочешь-против меня, хочешь-рядом с княгинею.
Алёша Попович не раздумывал, сел он рядом с княгинею. А Еким Иванович у печки стал.
Крикнул князь Владимир прислужников:
Развяжите Тугарина Змеевича, принесите сюда в горницу!
Только Алёша взялся за хлеб, за соль - растворились двери гостиницы, внесли двенадцать конюхов на золотой доске Тугарина, посадили рядом с князем Владимиром. Прибежали стольники, принесли жареных гусей, лебедей, принесли ковши мёду сладкого. А Тугарин неучтиво себя ведёт, невежливо. Ухватил лебёдушку и с костями съел, по ковриге целой за щеку запихивает. Сгрёб пироги сдобные да в рот побросал, за один дух десять ковшей мёду в глотку льет. Не успели гости кусочка взять, а уже на столе только косточки.
Нахмурился Алёша Попович и говорит:
У моего батюшки попа Леонтия была собака старая и жадная. Ухватила она большую кость да и подавилась. Я её за хвост схватил, под гору метнул - то же будет от меня Тугарину.
Потемнел Тугарин, как осенняя ночь, выхватил острый кинжал и метнул его в Алёшу Поповича. Тут бы Алёше и конец пришёл, да вскочил Еким Иванович, на лету кинжал перехватил.
Братец мой, Алёша Попович, сам изволишь в него нож бросать или мне позволишь?
И сам не брошу, и тебе не позволю: неучтиво у князя в горнице ссору вести. А переведаюсь я с ним завтра в чистом поле, и не быть Тугарину живому завтра к вечеру.
Зашумели гости, заспорили, стали заклад держать, всё за Туга-рина ставят-и корабли, и товары, и деньги. За Алёшу ставят только княгиня Апраксия да Еким Иванович.
Встал Алёша из-за стола, поехал с Екимом в свой шатёр на Сафат-реке. Всю ночь Алёша не спит, на небо смотрит, подзывает тучу грозовую, чтоб смочила дождём Тугариновы крылья.
Из далече-далече, из чиста поля
Тут едут удалы два молодца,
Едут конь-о-конь да седло-о-седло,
Узду-о-узду да тосмяную,
Да сами меж собой разговаривают:
«Куды нам ведь, братцы, уж как ехать будет?
Нам ехать – не ехать нам в Суздаль град?
Да в Суздале-граде питья много,
Да будет добрым молодцам испропитися, -
Пройдет про нас славушка недобрая.
Да ехать – не ехать в Чернигов-град?
В Чернигове граде девки хороши,
С хорошими девками спознаться будет,
Пройдёт про нас славушка недобрая.
Нам ехать – не ехать во Киев-град?
Да Киеву-городу на оборону,
Да нам, добрым молодцам, на выхвальбу».
Приезжают ко городу ко Киеву,
Ко тому же ко князю ко Владимиру,
Ко той же ко гриденке ко светлоей.
Ставают молодцы да со добрых коней,
Да мецют коней своих невязаных,
Никому-то коней да неприказанных,
Никому-то до коней да, право, дела нет.
Да лазят во гриденку во светлую,
Да крест-от кладут-де по-писаному,
Поклон-от ведут да по-ученому,
Молитву творят да все Исусову.
Они бьют челом на вси четыре стороны,
А князю с княгиней на особинку:
«Ты здравствуй, Владимир стольнокиевской!
Ты здравствуй, княгина мать Апраксия!»
Говорит-то Владимир стольнокиевской:
«Вы здравствуй, удалы добры молодцы!
Вы какой же земли, какого города?
Какого отца да какой матушки?
Как вас молодцов да именём зовут?»
Говорит тут удалой доброй молодец:
«Меня зовую Олёшей нынь Поповицём,
Попа бы Левонтья сын Ростовского,
Да другой-от Еким – Олёшин паробок».
Говорит тут Владимир стольнокиевской:
«Давно про тя весточка прохаживала,
Случилося Олёшу в очи видети.
Да перво те место да подле меня,
Друго тебе место – супротив меня,
Третье тебе место – куды сам ты хошь».
Говорит-то Олёшенька Поповиць-от:
«Не седу я в место подле тебя,
Не седу я в место супротив тебя,
Да седу я в место куды сам хоцю,
Да седу на пецьку на муравленку,
Под красно хорошо под трубно окно».
Немножно поры де миновалося
Да на пяту гриня отпиралася,
Да лазат-то чудо поганоё,
Собака Тугарин был Змеевич-от.
Да Богу собака не молится,
Да князю с княгиней не кланятся,
Князьям и боярам он челом не бьет.
Вышина у собаки ведь уж трех сажон,
Ширина у собаки ведь двух охват,
Промеж ему глаза да калена стрела,
Промеж ему ушей да пядь бумажная.
Садился собака он за дубов стол,
По праву руку князя он Владимира,
По леву руку княгины он Апраксии.
Олёшка на запечье не утерпел:
«Ты ой есь, Владымир стольнокиевской!
Али ты с княгиной не в любе живешь?
Промежу вами чудо сидит поганое,
Собака Тугарин-от Змеевич-от».
Принесли-то на стол да как белу лебедь,
Вынимал-то собака свой булатен нож,
Поддел-то собака он белу лебедь,
Он кинул, собака, ей себе в гортань,
Со щеки-то на щеку перемётыват,
Лебяжье костьё да вон выплюиват.
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского
Было старо собачишшо дворовоё,
По подстолью собака волочилася,
Лебяжею костью задавилася,
Лежать ему во далече в чистом поле».
Принесли-то на стол да пирог столовой.
Поддел-то пирог да на булатен нож,
Он кинул, собака, себе в гортань.
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского
Было старо коровишшо дворовое,
По двору-то корова волочилася,
Дробиной корова задавилася,
Собаке Тугарину не минуть того, -
Лежать ему во далечем чистом поле».
Говорит-то собака нынь Тугарин-от:
«Да што у тя на запечье за смерд сидит,
За смерд-от сидит да за засельщина?»
Говорит-то Владымир стольнокиевской:
«Не смерд-от сидит да не засельщина,
Сидит руськой могучей да богатырь
А по имени Олёшенька Попович-от».
Вымал-то собака свой булатен нож,
Да кинул собака нож на запечьё,
Да кинул в Олёшеньку Поповиця.
У Олёши Екимушко подхватчив был,
Подхватил он ведь ножицёк за черешок;
У ножа были припои нынь серебряны,
По весу-то припои были двенадцать пуд.
Да сами они-де похваляются:
«Здесь у нас дело заезжее,
А хлебы у нас здеся завозныя,
На вине-то пропьём, хоть на калаче проедим».
Пошел-то собака из застолья вон,
Да сам говорил-де таковы речи:
«Ты будь-ко, Олёша, со мной на полё».
Говорит-то Олёша Поповиць-от:
«Да я с тобой, с собакой, хоть топере готов».
Говорит-то Екимушко да паробок:
«Ты ой есь, Олёшенька названой брат!
Да сам ли пойдешь али меня пошлешь?»
Говорит-то Олёша нынь Поповиць-от:
«Да сам я пойду да не тебя пошлю».
Пошел Олёша пеш дорогою,
В руки взял шалыгу подорожную
Да этой шалыгой подпирается.
Он смотрел собаку во чистом поле -
Летает собака по поднебесью,
Да крыльё у коня ноньце бумажноё,
Он в та поры Олёша сын Поповиць-от,
Он молится Спасу Вседержителю,
Чудной Мати Божьей Богородици:
«Уж ты ой еси, Спас да Вседержитель наш!
Чудная есть Мать да Богородиця! Пошли,
Господь, с неба крупна дождя, Подмочи,
Господь, крыльё бумажноё, Опусти,
Господь, Тугарина на сыру землю».
Олёшина мольба Богу доходна была,
Послал Господь с неба крупна дождя,
Подмочилось у Тугарина крылье бумажное,
Опустил Господь собаку на сыру землю.
Да едёт Тугарин по чисту полю,
Кричит он, зычит да во всю голову:
«Да хошь ли, Олёша, я конем стопчу?
Да хошь ли, Олёша, я копьем сколю?
Да хошь ли, Олёша, я живком сглону?»
На то де Олёшенька ведь вёрток был -
Подвернулся под гриву лошадиную.
Да смотрит собака по чисту полю:
«Да где же Олёша нынь стоптан лежит?»
Да в та поры Олёшенька Поповиць-от
Выскакивал из-под гривы лошадиноей,
Он машет шалыгой подорожною
По Тугариновой де по буйной головы.
Покатилась голова да [с] плеч как пуговиця,
Свалилось трупьё да на сыру землю.
Да в та поры Олёша сын Поповиць-от
Имает Тугаринова добра коня,
Левой-то рукой да он коня держит,
Правой-то рукой да он трупьё секет.
Россек-то трупьё да по мелку частью,
Розметал-то трупьё да по чисту полю,
Поддел-то Тугаринову буйну голову,
Поддел-то Олёша на востро копье,
Повез-то ко князю ко Владымиру.
Привез-то ко гриденке ко светлоей,
Да сам говорил де таковы речи:
«Ты ой есь, Владимир стольнокиевской!
Буде нет у тя нынь пивна котла, -
Да вот те Тугаринова буйна голова;
Буде нет у тя дак пивных больших чаш, -
Дак вот те Тугариновы ясны оци;
Буде нет у тя да больших блюдишшов, -
Дак вот те Тугариновы больши ушишша».
В славном городе Ростове у ростовского попа соборного был один-единственный сын. Звали его Алёша, прозывали по отцу Поповичем.
Алёша Попович грамоте не учился, за книги не садился, а учился с малых лет копьём владеть, из лука стрелять, богатырских коней укрощать. Силой Алёша не большой богатырь, зато дерзостью да хитростью взял. Вот подрос Алёша Попович до шестнадцати лет, и скучно ему стало в отцовском доме.
Стал он просить отца отпустить его в чистое поле, в широкое раздолье, по Руси привольной поездить, до синего моря добраться, в лесах поохотиться. Отпустил его отец, дал ему коня богатырского, саблю, копьё острое да лук со стрелами. Стал Алёша коня седлать, стал приговаривать:
– Служи мне верно, богатырский конь. Не оставь меня ни мёртвым, ни раненым серым волкам на растерзание, чёрным воронам нарасклевание, врагам на поругание! Где б мы ни были, домой привези!
Обрядил он своего коня по-княжески. Седло черкасское, подпруга шёлковая, узда золочёная.
Позвал Алёша с собой любимого друга Екима Ивановича и поутру в субботу из дому выехал искать себе богатырской славы.
Вот едут верные друзья плечо в плечо, стремя в стремя, по сторонам поглядывают. Никого в степи не видно – ни богатыря, с кем бы силой помериться, ни зверя, чтоб поохотиться. Раскинулась под солнцем русская степь без конца, без края, и шороха в ней не слыхать, в небе птицы не видать. Вдруг видит Алёша – лежит на кургане камень, а на камне что-то написано. Говорит Алёша Екиму Ивановичу:
– Ну-ка, Екимушка, прочитай, что на камне написано. Ты хорошо грамотный, а я грамоте не обучен и читать не могу.
Соскочил Еким с коня, стал на камне надпись разбирать.
– Вот, Алёшенька, что на камне написано: правая дорога ведёт к Чернигову, левая дорога – в Киев, к князю Владимиру, а прямо дорога – к синему морю, к тихим заводям.
– Куда же нам, Еким, путь держать?
– К синему морю ехать далеко, к Чернигову ехать незачем: там калачницы хорошие. Съешь один калач – другой захочется, съешь другой – на перину завалишься, не сыскать нам там богатырской славы. А поедем мы к князю Владимиру, может, он нас в свою дружину возьмёт.
– Ну, так завернём, Еким, на левый путь.
Завернули молодцы коней и поехали по дороге к Киеву. Доехали они до берега Сафат-реки, поставили белый шатёр. Алёша с коня соскочил, в шатёр вошёл, лёг на зелёную траву и заснул крепким сном. А Еким коней расседлал, напоил, прогулял, стреножил и в луга пустил, только тогда отдыхать пошёл.
Утром-светом проснулся Алёша, росой умылся, белым полотенцем вытерся, стал кудри расчёсывать.
А Еким вскочил, за конями сходил, попоил их, овсом покормил, заседлал и своего и Алёшиного.
Снова молодцы в путь пустились.
Едут-едут, вдруг видят – среди степи идёт старичок. Нищий странник – калика перехожая.
На нём лапти из семи шелков сплетённые, на нём шуба соболиная, шапка греческая, а в руках дубинка дорожная.
Увидал он молодцов, загородил им путь:
– Ой вы, молодцы удалые, вы не ездите за Сафат-реку. Стал там станом злой враг Тугарин, Змея сын. Вышиной он как высокий дуб, меж плечами косая сажень, между глаз можно стрелу положить. У него крылатый конь – как лютый зверь: из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит. Не езжайте туда, молодцы!
Екимушка на Алёшу поглядывает, а Алёша распалился, разгневался:
– Чтобы я да всякой нечисти дорогу уступил! Не могу я его взять силой, возьму хитростью. Братец мой, дорожный странничек, дай ты мне на время твоё платье, возьми мои богатырские доспехи, помоги мне с Тугарином справиться.
– Ладно, бери, да смотри, чтобы беды не было: он тебя в один глоток проглотить может.
– Ничего, как-нибудь справимся!
Надел Алёша цветное платье и пошёл пешком к Сафат-реке.
Идёт, на дубинку опирается, прихрамывает…
Увидел его Тугарин Змеевич, закричал так, что дрогнула земля, согнулись высокие дубы, воды из реки выплеснулись. Алёша еле жив стоит, ноги у него подкашиваются.
– Гей, – кричит Тугарин, – гей, странничек, не видал ли ты Алёшу Поповича? Мне бы хотелось его найти, да копьём поколоть, да огнём пожечь.
А Алёша шляпу греческую на лицо натянул, закряхтел, застонал и отвечает стариковским голосом:
– Ох-ох-ох, не гневись на меня, Тугарин Змеевич! Я от старости оглох, ничего не слышу, что ты мне приказываешь. Подъезжай ко мне поближе, к убогому.
Подъехал Тугарин к Алёше, наклонился с седла, хотел ему в ухо гаркнуть, а Алёша ловок, увёртлив был, как хватит его дубинкой между глаз – так Тугарин без памяти на землю пал.
Снял с него Алёша дорогое платье, самоцветами расшитое, не дешёвое платье, ценой в сто тысяч, на себя надел. Самого Тугарина к седлу приторочил и поехал обратно к своим друзьям.
А там Еким Иванович сам не свой, рвётся Алёше помочь, да нельзя в богатырское дело вмешиваться, Алёшиной славе мешать.
Вдруг видит Еким – скачет конь что лютый зверь, на нём в дорогом платье Тугарин сидит.
Разгневался Еким, бросил наотмашь свою па́лицу в тридцать пудов, прямо в грудь Алёше Поповичу. Свалился Алёша замертво.
А Еким кинжал вытащил, бросился к упавшему, хочет добить Тугарина… И вдруг видит – перед ним Алёша лежит…
Грянулся наземь Еким Иванович, горько расплакался:
– Убил я, убил своего брата названого, дорогого Алёшу Поповича!
Стали они с каликой Алёшу трясти, качать, влили ему в рот питья заморского, растирали травами лечебными. Открыл глаза Алёша, встал на ноги, на ногах стоит-шатается.
Еким Иванович от радости сам не свой.
Снял он с Алёши платье Тугарина, одел его в богатырские доспехи, отдал калике его добро. Посадил Алёшу на коня, сам рядом пошёл: Алёшу поддерживает.
Только у самого Киева Алёша в силу вошёл.
Подъехали они к Киеву в воскресенье, к обеденной поре. Заехали на княжеский двор, соскочили с коней, привязали их к дубовым столбам и вошли в горницу.
Князь Владимир их ласково встречает:
– Здравствуйте, гости милые, вы откуда ко мне приехали? Как зовут вас по имени, величают по отчеству?
– Я из города Ростова, сын соборного попа Леонтия. А зовут меня Алёшей Поповичем. Ехали мы чистой степью, повстречали Тугарина Змеевича, он теперь у меня в тороках висит.
Обрадовался Владимир-князь:
– Ну и богатырь ты, Алёшенька! Куда хочешь за стол садись: хочешь – рядом со мной, хочешь – против меня, хочешь – рядом с княгинею.
Алёша Попович не раздумывал, сел он рядом с княгинею. А Еким Иванович у печки стал.
Крикнул князь Владимир прислужников:
– Развяжите Тугарина Змеевича, принесите сюда в горницу!
Только Алёша взялся за хлеб, за соль – растворились двери горницы, внесли двенадцать конюхов на золотой доске Тугарина, посадили рядом с князем Владимиром.
Прибежали стольники, принесли жареных гусей, лебедей, принесли ковши мёду сладкого.
А Тугарин неучтиво себя ведёт, невежливо. Ухватил лебёдушку и с костями съел, по ковриге целой за щёку запихивает. Сгрёб пироги сдобные да в рот побросал, за один дух десять ковшей мёду в глотку льёт.
Не успели гости кусочка взять, а уже на столе только косточки.
Нахмурился Алёша Попович и говорит:
– У моего батюшки попа Леонтия была собака старая и жадная. Ухватила она большую кость да и подавилась. Я её за хвост схватил, под гору метнул, – то же будет от меня Тугарину.
Потемнел Тугарин, как осенняя ночь, выхватил острый кинжал и метнул его в Алёшу Поповича.
Тут бы Алёше и конец пришёл, да вскочил Еким Иванович, на лету кинжал перехватил.
– Братец мой, Алёша Попович, сам изволишь в него нож бросать или мне позволишь?
– И сам не брошу, и тебе не позволю: неучтиво у князя в горнице ссору вести. А переведаюсь я с ним завтра в чистом поле, и не быть Тугарину живому завтра к вечеру.
Зашумели гости, заспорили, стали заклад держать, всё за Тугарина ставят – и корабли, и товары, и деньги.
За Алёшу ставят только княгиня Апраксия да Еким Иванович.
Встал Алёша из-за стола, поехал с Екимом в свой шатёр на Сафат-реке. Всю ночь Алёша не спит, на небо смотрит, подзывает тучу грозовую, чтобы смочила дождём Тугариновы крылья. Утром-светом прилетел Тугарин, над шатром вьётся, хочет сверху ударить. Да не зря Алёша ночь не спал: налетела туча громовая, грозовая, пролилась дождём, смочила Тугаринову коню могучие крылья. Грянулся конь наземь, по земле поскакал.
А Алёша крепко в седле сидит, острой сабелькой помахивает.
Заревел Тугарин так, что лист с деревьев посыпался:
– Тут тебе, Алёшка, конец: захочу – огнём спалю, захочу – конём потопчу, захочу – копьём заколю.
Подъехал к нему Алёша поближе и говорит:
– Что же ты, Тугарин, обманываешь?! Бились мы с тобой об заклад, что один на один силой померяемся, а теперь за тобой стоит сила несметная!
Оглянулся Тугарин назад, хотел посмотреть, какая сила за ним стоит, а Алёше только того и надобно. Взмахнул острой саблей и отсек ему голову!
Покатилась голова на землю, как пивной котёл, загудела земля-матушка! Соскочил Алёша, хотел взять голову, да не мог от земли на вершок поднять. Крикнул Алёша Попович зычным голосом:
– Эй вы, верные товарищи, помогите голову Тугарина с земли поднять!
Подъехал Еким Иванович с товарищами, помог Алёше Поповичу голову Тугарина на богатырского коня взвалить.
Как приехали они к Киеву, заехали на княжеский двор, бросили среди двора чудище.
Вышел князь Владимир с княгинею, приглашал Алёшу за княжеский стол, говорил Алёше ласковые слова:
– Живи ты, Алёша, в Киеве, послужи мне, князю Владимиру. Я тебя, Алёша, пожалую.
Остался Алёша в Киеве дружинником.
Так про молодого Алёшу старину поют, чтобы добрые люди слушали:
Наш Алёша роду поповского,
Ох и храбр и умён, да нравом сварлив.
Он не так силён, как напуском смел.